Читать интересную книгу И снова о классике. Эссе - Ирина Серебренникова

Поэтому я сразу обратила внимание на статью Дмитрия Шеварова «Осенние паруса», с помещенным в ней автопортретом поэта.

Дмитрий Геннадьевич Шеваров – журналист, публицист и прозаик, автор нескольких книг. В «Российской газете» он ведет рубрику «Календарь поэзии».

Статья, которая привлекла мое внимание, опубликована в номере 191 (неделя с 26 августа по 2 сентября 2010 г.) и открывается такой знакомой строкой «Белеет парус одинокий…».

Немного рановато? Но лермонтовский парус был написан именно 2 сентября 1832 года.

И тот одинокий парус, жестоко преследуемый бурями во мгле на жизненном море, вышел из-под пера Александра Сергеевича Пушкина тоже осенью 17 сентября 1827 года.1

И парус Ивана Алексеевича Бунина «Высокий, белый и тугой» удаляется от берега на закате осеннего дня 14 сентября 1915 года.

Вот уж, поистине, «осенние паруса»!

И никак не лишний и, несомненно осенний парус, безрассудный и трагический, нашего современника Владимира Семеновича Высоцкого:

Парус! Порвали парус!

Каюсь…

«Беспокойство»

Обо всем этом более подробно и красочно написал автор статьи.

«Есть у русских поэтов такие пересечения и совпадения, которые очевидно не случайны, но рационально объяснить их нельзя» – размышляет Дмитрий Шеваров, и в унисон его мыслям я вспоминаю стихотворение современника А. С. Пушкина Николая Михайловича Языкова «Пловец»:

Смело, братья! Ветром полный,

Парус мой направил я!

И не страшно, что крепчает ветер, и вал грозит увлечь ладью с гребцами в бездну:

Будет буря: мы поспорим

И помужествуем с ней.

Прекрасное слово «помужествуем» – сильное, твердое; в нем желание испытать себя, в нем жажда преодоления и победы настоящего мужчины. Награда за мужество – блаженная страна там, за далью непогоды, где

Не темнеют неба своды,

Не проходит тишина.

Но туда заносят волны

Только сильного душой!

И возвращение к парусу – этому символу стойкости и надежды:

Смело братья, бурей полный,

Прям и крепок парус мой.

Какие звонкие, энергичные и жизнелюбивые стихи 26-летнего поэта!

А вот еще одно стихотворение: «Думы беглеца на Байкале». Автор его, Дмитрий Павлович Давыдов (1811 – 1888), между прочим, племянник легендарного Дениса Давыдова, этнограф, поэт, учитель. Долгие годы он жил в Сибири, работал в Северо-Восточной Сибирской экспедиции, изучал нравы, фольклор и быт народов Сибири, издал «Русско-якутский словарь». «Думы беглеца на Байкале» – стихотворение, в несколько измененном виде ставшее народной песней, не только рассказ о каторжнике, совершившем удачный побег из Акатуйских рудников. Это небольшой географический экскурс в суровый край с упоминанием городов Шилки и Нерчинска, реки с красивым и строгим названием Баргузин и, наконец, славного моря – привольного Байкала.

Герой ведет борьбу за жизнь со всем окружающим миром. Ему страшны и прожорливый зверь, и горная стража, и пуля стрелка. Но было и другое: бежать пособил старый товарищ; крестьянки кормили хлебом, «парни снабжали махоркой».

Почуя волю, беглец ожил и с обретением свободы творил чудеса изобретательности. Через реку пускался на сосновом бревне, для плавания «по морю» обзавелся отличным судном – омулевой бочкой. А парус? Где же парус? «Парусом служит армяк дыроватый». Сила духа, упоение свободой и с таким парусом приведет к родному селению.

Славное море – привольный Байкал,

Славный корабль – омулевая бочка…

Ну, Баргузин, пошевеливай вал…

Плыть молодцу недалечко!

Античность в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

«Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин».

Оценка, данная гению Пушкина Ф. М. Достоевским, отражает присущие поэту свойства русского национального характера – способность к перевоплощению, «всемирную отзывчивость».

Начиная с первых произведений, которые исследователи-пушкиноведы относят к 1813 году, его поэзия – творческий отклик, порожденный вечно молодым искусством античного мира.

Подобно К. Н. Батюшкову, Пушкин знакомился с поэзией древних греков по переводам, легко усвоив тон «изящного эпикуреизма». Главные темы его ранних стихов – дружба, любовь, наслаждение жизнью, восприятие жизни во всей полноте с ее светом и тенью.

Не пугай нас, милый друг,

Гроба близким новосельем.

Право, нам таким бездельем

Заниматься недосуг, —

убеждает поэт своего приятеля, атеиста и вольнодумца Е. И. Кривцова. Весь сонм богов греческого Олимпа слетается на страницы пушкинских рукописей и не последнее место занимает бог виноделия Дионис (в римской мифологии Вакх).

Знаменитая «Вакхическая песня» – гимн вину, солнцу и разуму:

Поднимем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Жизнеутверждающее начало, неприятие своего ухода и полного забвения звучит в одном из поздних стихотворений Пушкина, известном теперь каждому школьнику стихотворении «Памятник», идея которого восходит к римскому поэту Горацию:

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит…

В своем стремительном развитии Пушкин быстро преодолевает узкие рамки первоначальной школы «изящного материализма», поднимаясь до высокой элегичности романтического плана. Этому способствовали решительные перемены в его жизни, новые впечатления от роскошных пейзажей Кавказа и Крыма, чувство радостного обновления и свободы. Правда, это чувство с самого начала отравлено самой причиной перемены – ссылкой. Поэтому обращение Пушкина «К Овидию», высланному когда-то из Рима в те же места императором Августом, кажется совершенно естественным. Сострадая Овидию, понимая его слезы, поэт поверяет печальные картины, отраженные в унылых элегиях, где изгнанный певец «свой тщетный стон потомству передал».

Но для Пушкина, жителя севера, «скифские берега» не кажутся мрачной пустыней, а свод небес туманным, как «гражданину златой Италии». Светлый оптимистический пушкинский взгляд на жизнь озаряет строки, заканчивающие элегию. Воспоминания об ушедших не угасают, в сердцах потомков природа затрагивает сходные струны – значит, жизнь неистребима.

Трагические события декабря 1825 года нашли отзвук в стихотворении «Арион», где миф об Арионе – греческом поэте и музыканте переведен в современный Пушкину план.

Буря разбила челн, и все, кто так дружно напрягал парус, погружал в глубь волн весла и сам кормщик у руля – все утонули, И только таинственный певец живым выброшен на берег грозою.

Я гимны прежние пою…

В этой строке весь смысл иносказания. Друзья поэта погибли, но сам он жив и не изменил своих убеждений, остался верен их идеалам. И в тридцатые годы Пушкин обращается к наследию античности; среди произведений, написанных в это время, переводы из Катулла и Анакреона – «Подражания древним».

Глубокое понимание значимости античного словесного искусства для развития русской литературы выражено в восторженном отзыве на перевод Н. И. Гнедичем величайшего произведения древности – гомеровской «Илиады»:

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи.

Старца великого тень чую смущенной душой.

В заметке по поводу выхода перевода «Илиады» в свет в 1829 году Пушкин писал: «С чувством глубокого уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие года жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого, высокого подвига. Русская „Илиада“ перед нами. Приступаем к ее изучению, дабы со временем дать отчет нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное влияние на отечественную словесность».

В первом в русской литературе романе в стихах «Евгений Онегин», романе реалистическом, обращение к античности получает новое направление; образы греческой и римской мифологии и литературы играют особую роль в изобразительном арсенале поэта и способствуют решению новых задач.

Среди главных героев романа первое место принадлежит самому автору – молодому поэту, «истинному эллину» по открытому и радостному восприятию окружающего мира:

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал…

Заметим, между прочим, что название «Лицей» восходит к названию района на окраине древних Афин, где был расположен знаменитый гимнасий и где читал лекции величайший ученый древнего мира Аристотель. Пушкин, воспитанник царскосельского Лицея, признается:

Читал охотно Апулея,

А Цицерона не читал…

Это признание принимается сочувственно: любой юноша предпочтет занимательнейший роман римского классика Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел» обличительным речам и философским диалогам сурового республиканца Цицерона, потрясавшего своими выступлениями римский сенат. Хотя поэт здесь, наверняка, лукавит – читал он и Цицерона и Плутарха и особенно поэтов – лириков: Овидия, Горация, Катулла. Не потому ли «Близ вод, сиявших в тишине», ему стала являться муза? И какая именно? Среди девяти муз, покровительниц искусств и наук, перечисленных греческим поэтом Гесиодом в поэме «Теогония», где он систематизировал мифы о происхождении богов, целых четыре покровительствовали поэзии.